169. Из письма доктора Завриева министру иностранных дел Сазонову

Петроград, 3 сентября 1915 г.

Вашему высокопревосходительству известно в общих чертах о невыносимом положении, какое создалось для армян в Турции.

Получаемые постепенно подробности выясняют нам глубоко мрачную картину:

1. В течение весны и лета этого года почти во всей турецкой армии особыми приемами, частично, но без послабления, вырезаны почти все армяне, забранные в солдаты. Погибло таким образом много десятков тысяч мужчин в лучшем возрасте.

2. Почти из всей Киликии, Зейтуна и Сиваса изгнано поголовно все армянское население. Из него была выделена большая часть более молодых мужчин, которых куда-то угнали. О судьбе их нет сведений, и их, без сомнения, убили. Все остальные без исключения были погнаны пешком, без какого-либо имущества в Месопотамию. Огромная массa женщин и детей падала от изнурения, тонула, переходя реки, и погибала от голода и жажды. Отстающих безжалостно убивали. Молодых девушек куда-то уводили. В Месопотамии их хотят будто бы расселить между кочевниками. Весьма большое число их уже приняло ислам.

3. Западная часть Эрзерумского вилайета и часть Харпутского и Диарбекирского пока еще мало пострадали, но очередь, вероятно, дойдет и до них.

4. Город Муш и вся роскошная Мушскал долина превращены в развалины: сожжены большинство домов и все церкви и монастыри. Население вырезано, кроме тех, которые успели бежать в горы Сасуна. Весь Сасун пока уцелел, но он окружен курдами и войсками. Люди мужественно держатся, но у них уже не хватает патронов. Провизия тоже на исходе. Таким образом, гордый Сасун скоро падет, если не подоспеет помощь.

5. Ушедшие с отступавшими от Вана русскими войсками около 200 тысяч армян хлынули в Закавказье и Эриванскую губернию.

Очевидцы, посылающие оттуда телеграммы, не могут без слез описывать всего, что творится в этой голодной,

[ стр. 302 ]

нестройной человеческой массе, оставшейся без врачебной помощи и нуждающейся решительно во всем.

Холера и другие эпидемии уносят ежедневно более трехсот человек. Телеграфируют, что сотни трупов остаются непогребенными за неимением ни материальных средств, ни нужной организации. Гибель этих несчастных людей неизбежно рождает угрозу разноса эмидемии по всему Кавказу, по мере распределения беженцев по деревням...

Армянский народ в Турции обрекается на погибель.

Вашему высокопревосходительству известно, кто является вдохновителем и руководителем всего происходящего и за что против этого народа так разъярились германо-турки. По счастью, пока еще не всюду им удалось осуществить свой злой умысел.

У армянского народа нет иного защитника, который мог бы что-либо сделать, кроме России...

В тревожном сомнении и в положении человека, лишающегося последних душевных сил и веры в святость руководившей им идеи, я обращаюсь к Вам, ища опору в Вашей человечности и Вашем сознании государственного интереса России, связанного с сохранением армянского народа... (прим. 28).

АВПР, Политархив, д. 3479, п. 19—20.

170. Заявление двух сестер милосердия, служивших в германской военной миссии в Эрзруме

Перевод с английского

В марте 1915 г. мы узнали от одного врача-армянина, который позднее умер от тифа, что турецкое правительство готовится к проведению резни армян в широком масштабе. Он просил нас узнать у генерала Пассельта, правилен ли этот слух. После этого нам сообщили, что генерал (один из блестящих офицеров) также имел опасения по этому поводу и по этой причине просил освободить его от занимаемого поста... Мы заболели тифом и вследствие некоторых изменений в обслуживающем персонале госпиталя были вынуждены покинуть Эрзрум.

Благодаря любезной услуге германского консула в Эрзруме, который пользовался у армян уважением, мы

[ стр. 303 ]

были приняты на работу в Красный Крест в Ерзнка и работали там семь недель.

В начале июня глава миссии Красного Креста в Ерзнка хирург А. рассказал нам, что в Ване восстали армяне и против них были приняты меры, которые могут вылиться во всеобщее истребление армян, а также, что все армянское население Ерзнка и окрестностей будет отправлено в Месопотамию, где они уже не составят большинства, как это было здесь. Однако никакой резни не предполагается, и должны быть приняты меры для питания высланных и обеспечения их личной безопасности с помощью военного эскорта. Он сказал, что, как сообщают, в Ерзнка были обнаружены вагоны, груженные оружием и бомбами, и что многие будут арестованы. Персоналу Красного Креста запрещено иметь какое-либо касательство к высланным, а также совершать любые экскурсии пешком или верхом за пределы определенного радиуса.

После этого населению Ерзнка была предоставлена отсрочка на несколько дней для продажи своего имущества. Как и следовало ожидать, продажа производилась по смехотворно низким ценам. В первую неделю июня отправилась первая партия; богатым людям разрешалось нанимать экипажи. Они должны были поехать в Харберд. В последующие три дня отправились другие партии высланных, у которых детей взяли на воспитание в мусульманские семьи; ко позднее власти решили, что впредь дети также должны идти в изгнание.

Семьи армян, работавших в нашем госпитале, в том числе и больная женщина, должны были следовать вместе с остальными. Протест доктора Нейкирха, который лечил эту женщину, не оказал никакого воздействия. Ее отправка была отложена лишь на два дня. Солдат, прикрепленный к нашему госпиталю в качестве сапожника, сказал медицинской сестре Б : «Мне уже 45 лет, и все же я взят на военную службу, хотя я регулярно каждый год платил налог за освобождение от военной службы. Я никогда не делал ничего, что было бы направлено против правительства, а теперь они забирают от меня всю мою семью, мою семидесятилетнюю мать, жену и пятерых детей, причем я даже не знаю, куда их отправляет». Он особенно волновался при мысли о своей полуторагодовалой дочери: «Она такая ласковая. У нее такие прелестные глаза». Говоря это, он плакал, как ребенок.

[ стр. 304 ]

На следующий день он пришел опять: «Я знаю правду. Они все погибли». И это было действительно гак...

Впоследствии солдаты нам рассказали, как беззащитные армяне были убиты все до одного. Бойня продолжалась 4 часа. Женщины становились на колени, бросали своих детей в Евфрат.

«Это было ужасно, — сказал один моложавый солдат. — Я не мог стрелять, я только притворялся». Мы часто слышали, как турки выражали по этому поводу неодобрение и сожаление. Солдаты рассказывали нам, что были приготовлены повозки с волами, чтобы сбросить все трупы в реку и уничтожить следы резни.

На следующий день состоялась настоящая облава в пшеничном поле (пшеница осталась на поле и многие армяне прятались в ней).

Начиная с этого времени непрерывно прибывали партии высланных, направляемых на бойню; у нас не было сомнений относительно их дальнейшей судьбы после единодушных свидетельств, которые мы получали из разных мест. Позднее наш кучер-грек рассказал, что эти жертвы со связанными за спиной руками, были сброшены в реку с отвесных скал. Такой метод применялся в тех случаях, когда число жертв было слишком велико для того, чтобы можно было избавиться от них какими-либо другими способами. Кроме того, облегчалась работа убийц. Сестра Б. и я сразу начали, конечно, думать о том, что мы можем сделать, и решили поехать с одним из этих конвоев в Харберд. Мы еще не знали тогда, что по приказу правительства резня совершается в пути следования, и полагали, что сможем умерить жестокость жандармов, а также предотвратить нападение курдов, поскольку мы говорим на курдском языке и имеем некоторое влияние на них.

Затем мы телеграфировали консулу в Эрзрум о своем увольнении из госпиталя и настаивали на том, чтобы он в интересах Германии приехал в Ерзнка. В ответ он телеграфировал: «Мой пост невозможно покинуть. Жду австрийцев, которые должны проехать здесь 22 июня...».

Вечером 17 июня мы пошли на прогулку с г-ном К., аптекарем штаба Красного Креста. Он, как и мы, был потрясен совершавшимися жестокостями и очень ясно выражал свое мнение по этому поводу. Он также уволился с работы. Во время прогулки мы встретили жандар-

[ стр. 305 ]

ма, который рассказал, что в десяти минутах ходьбы сделала привал большая партия высланных из Байберда. Он рассказал нам с ужасающей правдивостью, как истребляли этих людей и одного за другим бросали в пропасть ущелья: «Kesin, kesin, geliorlar» («Убивайте, убивайте, идут»). Далее он сказал о том, что во всех селениях насиловали женщин и что сам он тоже хотел изнасиловать девушку... Он описывал, как раздробляют головы детям, когда они плачут или мешают идти. «Там лежали три обнаженных трупа девушек. Я похоронил их, чтобы сделать доброе дело», — так закончил он свой рассказ.

На следующий день рано утром перед нашим домом прошла колонна высланных, направляясь по шоссе, ведущему в Ерзнка. Мы последовали за ними, не отставая, до выхода из города, что заняло около часа. С нами шел г-н Ж. Это была большая партия, но в ней насчитывалось всего двое или трое мужчин, остальные были женщины и дети. Многие женщины походили на сумасшедших. Они кричали: «Пощадите нас, мы станем мусульманами, немцами или тем, чем вы желаете, только пощадите нас. Нас ведут в Камах-Богаз, чтобы перерезать нам горло», — и они делали выразительный жест. Другие молчали и терпеливо шли с несколькими узлами на спине и детьми на руках. Некоторые умоляли нас спасти их детей. Приходило много турок, чтобы взять детей и девушек с согласия их родителей или же не спросясь у них. Времени для раздумывания не было, т. к. конные жандармы, размахивая своими плетками, безостановочно гнали толпу. На окраине города дорога в Камах-Богаз ответвлялась от главного шоссе. В этом пункте произошло то, что обычно бывает на рынке для продажи рабов. Мы также взяли маленькую девочку и семью из шестерых детей в возрасте от трех до четырнадцати лет. Все они уцепились за нас. Девочку мы тут же отдали на попечение нашей поварихе-турчанке. Она хотела взять ребенка на кухню, в частный дом доктора А. и держать его там до тех пор, пока мы вернёмся за нею, но ассистент доктора избила и вытолкала девочку на улицу. Тем временем толпа страдающих и агонизирующих людей с криками продолжала свой путь, а мы вернулись в госпиталь со своими шестью детьми. Доктор А, разрешил держать их в нашей комнате пока мы упаковывали свои пожитки; их покормили, и они стали успокаиваться. «Те-

[ стр. 306 ]

перь мы спасены». — воскликнули они, когда мы взяли их. Они отказались сходить с наших рук. Самый младший из них, сын богатого жителя Байберда, лежал калачиком, завернутый в плащ матери; его лицо распухло от плача и, казалось, невозможно было успокоить его. Однажды он бросился к окну и, показывая на жандарма, закричал: «Вот человек, который убил моего отца». Дети отдали нам свои деньги—475 пиастров (около 4 фунтов стерлингов), которые им дали родители в надежде, что, быть может, хотя бы их дети не будут расстреляны.

Затем мы поехали в город, чтобы получить разрешение взять с собой этих детей. Нам сказали, что власти сейчас находятся на совещании и решают судьбу только что прибывшего конвоя. Тем не менее сестре Б. удалось поговорить с одним знакомым ей человеком, который разрешил ей взять детей с собой и посоветовал дать им фальшивые имена в паспорте. Этого нам было достаточно, и, возвратившись в госпиталь, мы в тот же вечер переехали с нашим багажом, детьми и всем, что у нас было, в гостиницу в Ерзнка. Санитары-турки в госпитале хорошо отнеслись к нам. «Вы сделали доброе дело, взяв этих детей»,— говорили они.

В гостинице на 8 человек мы смогли получить только одну маленькую комнату. Ночью раздался ужасный стук в нашу дверь. Кто-то спросил, здесь ли живут две немки. Затем все опять стихло к величайшей радости маленьких обитателей нашей комнаты. Первым вопросом детей было, согласимся ли "мы с тем, чтобы их сделали магометанами. Является ли наш крест (красный крест сестры) таким же, как и их крест? После этого они успокоились. Мы оставили их в комнате, а сами пошли выпить чай в кафе гостиницы. Мы заметили, что несколько выписавшихся из нашего госпиталя больных, которые всегда старались показать свое расположение к нам, вели себя так, будто не узнают нас. Хозяин гостиницы начал разглагольствовать. «В Константинополе,— говорил он, — принято решение о том, что эти женщины и дети должны умереть». Вошел также турецкий ходжа из нашего госпиталя и, между прочим, сказал нам: «Если бог не имеет жалости к ним, почему же вы должны их жалеть? Армяне совершили зверства в Ване. Это произошло потому, что у них плохая религия. Мусульмане не должны были следовать их примеру, им надлежит осуществить резню с наибольшей гуманностью». Мы

[ стр. 307 ]

каждый раз отвечали, что им следовало бы выявить преступников и совершить правосудие над ними, а уничтожение женщин и детей всегда было и останется преступлением.

Затем мы отправились к мутесаррифу, с которым раньше мы не могли добиться свидания. Этот человек был воплощением дьявола, его поведение соответствовало его внешности. Он заорал на нас: «Не дело женщин совать свой нос в политику, нужно уважать правительство». Мы ответили ему, что действовали бы точно таким же образом, если жертвами были мусульмане, и что политика не имеет никакого отношения к нашим поступкам. В ответ он сказал, что нас выгнали из госпиталя и что мы встретим такое же отношение с его стороны, ибо он не потерпит нашего пребывания здесь и, конечно, не разрешит нам поехать в Харберд за нашими пожитками, а отправит прямо в Себастию. Самое худшее заключалось в том, что он запретил взять с собой детей и сразу же послал жандарма забрать их из нашей комнаты.

Возвращаясь домой, мы действительно встретили детей, но их торопили, и они прошли мимо нас так быстро, что мы были лишены возможности даже возвратить им их деньги. Тогда мы попросили доктора Линденберга проследить, чтобы эти деньги были вручены детям, но для того, чтобы узнать, где они находятся, он должен был обратиться к турецкому офицеру. В момент нашего отъезда, когда нам сказали, что они убиты, а мы не имели уже возможности производить дальнейшие поиски, вышеупомянутый Риза-бей пришел к нам и попросил эти деньги якобы для того, чтобы вернуть их детям. Мы решили потратить их на освобождение других армян.

В Ерзнка теперь на нас смотрели с подозрением. Нам не разрешили остановиться в гостинице и поместили в доме, покинутом армянами. Вся эта обширная часть города казалась мертвой. Люди появлялись здесь только для того, чтобы грабить дома; в некоторые из них уже были вселены семьи перемещенных мусульман. У нас была крыша над головой, но никто не приносил нам пищи. Тем не менее, мы ухитрились послать записку доктору А., который любезно разрешил нам вернуться в госпиталь. На следующий день мутесарриф прислал безрессорный багажный экипаж, в котором мы должны были совершить семидневное путешествие в Себастию. Мы

[ стр. 308 ]

дали ему понять, что не поедем в этом экипаже, и после того, как к ним обратился доктор А., они прислали пассажирский экипаж и пригрозили, что арестуют нас, если мы сразу же не уедем. Это было в понедельник, 21 июня, и нам хотелось подождать австрийцев, которые должны были прибыть во вторник утром, чтобы совершить переезд в их компании. Но доктор А. заявил, что он не сможет больше защитить нас, и нам пришлось уехать. Доктор Линденберг был настолько любезен, что проводил нас до Рифахии.* В первый день путешествия мы видели пять трупов: один из них—труп женщины, на ней была одежда; другие трупы были без одежды, а один — обезглавлен. Как нам рассказал сопровождавший нас жандарм, по одной с нами дороге ехали два турецких офицера, которые в действительности были армянами. Они сохраняли свое инкогнито и проявляли большую сдержанность по отношению к нам, но в то же время всячески старались не потерять нас из вида. На четвертый день они не появились. Когда мы начали расспрашивать о них, нам дали понять, что чем меньше мы будем интересоваться ими, тем это лучше будет для нас. Мы сделали остановку вблизи от греческого селения. Около дороги стоял человек свирепого вида. Он заговорил с нами и сказал, что расположился здесь, чтобы убивать проходящих армян и что он уже убил 250 человек. Он заявил, что армяне заслужили это, т. к. все они анархисты — не либералы или социалисты, — а анархисты. Он сказал жандармам, что получил по телефону приказ убить наших двух компаньонов по путешествию: эти два человека и их кучер-армянин должны погибнуть здесь. Мы не могли удержаться от спора с убийцей, но когда он отошел от нас, наш кучер-грек предупредил: «Не говорите ни слова, гели вы...»,— и он жестом показал, как прицеливаются при стрельбе. Действительно, уже прошла молва, что мы армянки, а этого было достаточно, чтобы счесть нас приговоренными к смерти.

Однажды мы встретили партию высланных, которые, распрощавшись со своими процветающими селениями, шли в сторону Камах-Богаза. Мы долгое время простояли на обочине дороги, пока они проходили мимо нас. Ни одна из нас никогда не забудет этой сцены: неболь-

__________________________

* Партии высланных не шли по этой дороге.

__________________________

[ стр. 309 ]

шое число пожилых мужчин, очень много женщин — энергичные фигуры с выразительными чертами лица, толпа хорошеньких детей, некоторые из них белокурые и голубоглазые. Одна маленькая девочка улыбалась всему незнакомому, что встречала в пути, но на других лицах можно было увидеть предчувствие смерти. Не было слышно никакого шума; все было тихо, и они проходили мимо в строгом порядке; дети в основном ехали на телегах, запряженных волами; по мере того как они проходили, некоторые из них приветствовали нас. Одна старая женщина была вынуждена слезть со своего осла — она не могла больше сидеть в седле. Была ли она убита тут же? Наши сердца охватил ледяной холод.

Сопровождающий нас жандарм рассказал, что он эскортировал партию в 3000 женщин и детей в Мама-хатун, недалеко от Эрзрума) и Камах-Богаз. «Все погибли, все мертвы»,— сказал он. Мы спросили его: «Зачем их обрекли на такие ужасные мучения? Почему их не убили в их селениях?» Он ответил: «То, что делается сейчас, — это наилучший способ. Их следовало заставить испытать страдания, и, кроме того, все эти трупы не оставили бы места для нас, мусульман. Они издавали бы зловоние!».

Мы провели ночь в Эндересе, откуда один день езды до Шапин-Карахисара. Как обычно, для ночлега нам предоставили покинутый армянами дом. На стене карандашом было написано по-турецки: «Наше убежище теперь в горах, нам больше не нужна крыша, прикрывающая нас; мы уже осушили горькую чашу смерти, мы больше не нуждаемся в судьях».

Большие подвалы дома все еще были заняты женщинами и детьми. Жандармы сказали нам, что их погонят в изгнание завтра утром, но они об этом еще не знают; они не знают, что случилось с мужчинами из этого дома. Они были беззащитны, но еще не испытали отчаяния,

Не успела я уснуть, как была разбужена выстрелами, раздавшимися в непосредственной близости от нас.

Выстрелы быстро следовали один за другим, и я отчетливо услышала слова команды. Я сразу поняла, что случилось, и даже испытывала чувство облегчения при мысли, что эти несчастные находятся теперь вне пределов досягаемости человеческой жестокости.

На следующее утро люди рассказывали нам, что было убито 10 армян — это были выстрелы, которые я

[ стр. 310 ]

слышала — и что местные жители-турки пустились в погоню за убежавшими. Мы действительно видели их верхом с винтовками в руках. В стороне от дороги два вооруженных человека, стоя под деревом, делили одежду убитого армянина. Мы прошли мимо места, покрытого запекшейся кровью, хотя трупы уже были убраны. Это были те 250 солдат, которые строили дорогу и о которых рассказывал нам жандарм.

В другой раз мы встретили большое число тружеников, которым до сих пор разрешалось мирно работать. Они были разделены на 3 партии: мусульман, греков и армян. Среди последних было несколько офицеров. Наш юный Хасан воскликнул: «Их всех ведут на убой». Мы продолжали свой путь по дороге, ведущей на холм. Вскоре наш кучер хлыстом указал на долину, и у обочины дороги мы увидели партию армян. Их было около 400 человек, выстроенных по одному на краю обрыва. Мы знали, что затем произойдет.

За два дня до приезда в Себастию мы опять видели такую же картину. Штыки солдат блестели на солнце. Стоявшие в стороне 10 жандармов расстреливали армян, а другие приканчивали жертвы ножами и камнями. На этот раз 10 армянам удалось бежать. С одним из них позднее мы встретились в миссии госпиталя в Себастии. Он рассказал нам, что там было убито около 100 армян. Наш рассказчик сам получил ужасную рану в затылок и упал без сознания. Затем он пришел в себя и добрался за два дня до Себастии.

В 12 часах езды от Себастии мы остановились на ночь в правительственном здании. Целыми часами жандарм, сидя перед нашей дверью, беспрерывно и монотонно твердил: «Ermenileri hep Kesdiler» («Все армяне убиты»). В соседней комнате жандармы разговаривали по телефону. Мы поняли, что они инструктировали кого-то о том, как следует арестовывать армян. Они говорили главным образом о каком-то Оганесе, которого никак не могут поймать.

Однажды мы провели ночь в армянском доме, где женщины только узнали о том, что мужчины из их семей приговорены к смерти. Было ужасно слушать их душераздирающие крики. Наша попытка поговорить с ними оказалась бесполезной. «Не может ли ваш император помочь нам?» — кричали они. Жандарм увидел выражение отчаяния на наших лицах и сказал: «Их крики тре-

[ стр. 311 ]

вожат вас; я запрещу им плакать». Однако нам удалось успокоить его. Он испытывал особенное удовольствие, когда указывал на ужасные картины, встречавшиеся нам, и говорил молодому Хасану: «Сначала мы перебьем всех армян, затем греков и курдов». Он, конечно, с большим наслаждением добавил бы: «А затем и иностранцев». Наш кучер-грек оказался жертвой его еще более ужасной шутки: «Посмотри туда в ров, там лежат и греки».

Наконец мы достигли Себастии. Нам пришлось ждать около часа у правительственного здания, пока изучали наши документы. Затем нам разрешили пойти к американцам. Здесь также все были в тревоге и печали.

Из Себастии мы уехали 1 июля и приехали в Кесарию 4-го июля. Когда в иезуитской школе мы сдали свой багаж, нам разрешили поехать в Талас, но как только мы решили двинуться из Кесарии в путь, нам это запретили и вернули обратно в иезуитскую школу, поставив у наших дверей жандарма. Однако американским миссионерам удалось добиться нашего освобождения.

Затем мы вернулись в Талас, где пережили несколько тревожных дней, т. к. здесь, как и в Кесарии, было много арестов. Бедные армяне никогда не знали, что им принесет завтрашнее утро; а вскоре пришло ужасное известие, предписывающее всем армянам покинуть Себастию. О том, что произошло там и в селениях прилегающих районов, расскажет американская миссия.

Когда мы поняли, что нас намерены задержать, чтобы помешать нам присоединиться к австрийцам для дальнейшего следования, мы телеграфировали в германское посольство и таким путем получили разрешение на отъезд... (прим. 29)

The Treatment of Armenians in the Ottoman Empire 1915-1916.
London, 1910. p. 245 254.

171. Из показаний персов и турок о резне эрзрумских армян в июне 1915 г.

Перевод с армянского

1. Перс Мешали Гаджи Ибрагим рассказал следующее:

«В мае 1915 г. губернатор Тахсин-бей призвал к се-

[ стр. 312 ]

бе четебаши Амрванли Эюб-оглы Гадыра и, показав ему приказ, полученный из Константинополя, сказал: «Здешних армян я поручаю тебе, доведешь их невредимыми до Кемаха, там на них нападут курды и другие. Ты для вида покажешь, что хочешь их защищать, применишь даже раз-другой оружие против нападающих, но, в конце концов, покажешь, что не можешь справиться с ними, оставишь и вернешься». Немного подумав, Гадыр сказал: «Ты мне приказываешь связанных по рукам и ногам овец и ягнят отвести на бойню; это — жестокость мне не подобающая; я солдат, пошли меня против врага, пусть либо он сразит меня пулей, и я храбро паду, либо я его поражу и спасу свою страну, а марать свои руки в крови невинных я никогда не соглашусь». Губернатор очень настаивал на том, чтобы он исполнил приказ, но великодушный Гадыр наотрез отказался. Тогда губернатор призвал Мирза-бека Вераншехерли и сделал ему вышеприведенное предложение. Этот тоже утверждал, что нет нужды убивать. Уже в такие условия, сказал он, ставите вы армян, что сами они по дороге помрут, и Месопотамия такая жаркая страна, что они не выдержат, погибнут. Но губернатор настоял на своем, и Мирза принял предложение. Мирза полностью выполнил взятое на себя жестокое обязательство. Через четыре месяца он вернулся в Эрзерум с 360 тысячами лир; 90 тысяч он отдал Тахсину, 90 тысяч — корпусному командиру Махмуду Камилю, 90 тысяч — дефтердару, а остальное — мехердару, Сейфулле и сообщникам. Однако при дележе этой добычи между ними возник спор, и губернатор арестовал Мирзу. А Мирза пригрозил сделать такие разоблачения, что мир удивится; тогда его отпустили на свободу». Эюб-оглы Гадыр н Мирза Вераншехерли лично рассказали эту историю персу Мешади Гаджи Ибрагиму.

2. Погонщик верблюдов перс Кербалай Али-Мемед рассказал следующее: «Я перевозил боеприпасы из Эрзинджана в Эрзерум. Однажды в июне 1915 г., когда я подъехал к Хотурскому мосту, перед глазами моими предстало потрясающее зрелище. Несметное количество человеческих трупов заполнило 12 пролетов большого моста, запрудив реку так, что она изменила течение и бежала мимо моста. Ужасно было смотреть; я долго стоял со своим караваном, пока эти трупы проплыли, и я смог пройти через мост. Но

[ стр. 313 ]

от моста до Джиниса вся дорога была завалена трупами стариков, женщин и детей, которые уже разложились, вздулись и смердили. Такое ужасное стояло зловоние, что пройти нельзя было по дороге; мои два погонщика верблюдов от этого зловония заболели и умерли, а я вынужден был переменить свою дорогу. Это были жертвы и следы неслыханного и ужасного злодеяния. И все это были трупы армян, несчастных армян».

3. Алафтар Ибрагим-эфенди рассказал следующее: «О выселении армян из Константинополя был получен весьма жесткий и срочный приказ следующего содержания: вырезать без пощады всех мужчин от 14 до 65-летнего возраста, детей, стариков и женщин не трогать, а оставить и обратить в магометанство».

ЦГИА Арм, ССР, ф. 57, oп. 1, д, 632, л. 17—18.

172. Из заявления немца—очевидца резни армян в Муше

Перевод с английского

В конце октября [1914 г.], когда для турок началась война, турецкие чиновники начали отбирать у армян все, в чем турки нуждались для ведения войны. Их имущество, их деньги — все было конфисковано. Позднее каждый турок мог войти в армянский магазин и взять то, в чем он нуждался или что хотел бы иметь. По всей вероятности, только десятая часть этого действительно была нужна для ведения войны, остальное было просто грабежом. Потребовалось доставить на фронт, к кавказской границе, продовольствие и т. п. Для этой цели правительство направило в трехнедельное путешествие из Муша к русской границе около 300 стариков-армян, среди которых было много инвалидов, а также детей не старше двенадцати лет. Так как у армян было разграблено все, что они когда-либо имели, эти бедные люди умирали по дороге от голода и холода. Одежды у них не было совсем, ее отбирали в пути. Если из этих 300 армян возвращалось 30 или 40 человек, то это считалось чудом; остальные либо избивались до смерти, либо умирали по указанным выше причинам.

Зима в Муше была очень холодная; для взимания высоких налогов присылались жандармы, но так как

[ стр. 314 ]

армяне уже отдали туркам все, что имели, то они были не в состоянии платить эти огромные налоги, a за это их избивали до смерти. Армяне никогда не прибегали к самозащите за исключением тех случаев, когда жандармы плохо обращались с их женами и детьми. И целые деревни сжигались дотла лишь потому, что несколько армян попыталось защищать свои семьи.

Примерно к середине апреля до нас дошел слух о больших беспорядках в Ване. Мы слышали рассказы об этом как от турок, так и от армян, и так как эти рассказы во всех отношениях совпадали, было ясно, что в них есть немалая доля правды. Рассказывали, что правительство Оттоманской империи издало приказы о том, чтобы все армяне сдали свое оружие, но армяне отказались выполнять их, заявив, что оружие может пригодиться им в случае необходимости. Это послужило поводом для настоящей резни. Были сожжены все села, населенные армянами. Турки хвастались, что теперь они отделались от всех армян. Я сам слышал, как чиновники упивались мыслью о том, что с армянами покончено.

Так прошла зима. Каждый день приносил ужасы, настолько потрясающие, что их невозможно описать. Затем мы услышали о резне, которая началась в Битлисе. В Муше гак же все было подготовлено для резни, когда русские вступили в Лиз, находящийся примерно в 14—16 часах езды от Муша. Это отвлекло внимание турок, и временно резня была отложена. Но как только русские оставили Лиз, все районы, населенные армянами, подверглись грабежам и опустошению.

Это было в мае. В начале июня мы узнали, что все армянское население Битлиса уничтожено.

В то же время мы получили сообщение, что американский миссионер д-р Напп был ранен в армянском доме и отправлен турецким правительством в Диарбекир, где в первую же ночь своего пребывания умер. Правительство пыталось объяснить его смерть тем, что он якобы объелся. Этому, конечно, никто не поверил.

Когда в Битлисе были перебиты все и больше никого не осталось, внимание турок переключилось на Муш. Убийства совершались и раньше, но тогда они не были массовыми; теперь же начали убивать людей без какой-либо причины и избивали их до смерти просто ради удовольствия.

В самом Муше, в этом большом городе, было 25 000