Миниатюры

[Neznakomka]

Она обреченно плачет, не в силах скрывать мучений, но боль ничего не значит, отчаянье стало тенью. Запрятав любовь подальше, от критиков и поэтов, играя на струнах фальши, встречает одна рассветы. Она ненавидит Цюрих, Москвой её сердце бредит, улыбчивая на людях, пред Богом за всё в ответе. За счастьем билет до Вены. Он хочет стать новым мужем. Прощает её измены, но делает только хуже.
Романтика тихих улиц, беспечность ночных закатов. А утром они проснулись. Пора вылетать обратно. Он в Цюрих, она... вы в курсе, в Москву, за холодным ветром, за дозой привычной грусти, чтоб слать смс-приветы… Она дорожит свободой, слезами смывает память, следит за сезонной модой и носит костюм «Armani». Он просто её забава, мальчишка из детских сказок, ей целого мира мало, она хочет всё и сразу.
Любовь с долгосрочной визой. Билеты с открытой датой. Блокнот личных встреч расписан, она скажет «да» когда-то...

(продолжение следует)

© Евгения Динерт

[Neznakomka]

(продолжение)

В погоне за новой жизнью любви не осталось места. Мартини, коньяк, текила… ночных кабаков принцесса. Она выбирает деньги, карьеру, кураж и славу, он выслал билет на Цюрих. Напрасно, ей нужно в Канны. Там пальмы врастают в небо, шампанское льется в море, песок золотого цвета, за ужином - профитроли. Она собиралась замуж, Диор расшивал ей платье, училась печь венский штрудель, у Бога просила счастья. Москва закружила вихрем, сорвав пелену мечтаний. Циничный холодный город провел между ними грани. Ей ближе бетонный офис, корона "железной леди", на сердце осела осень, в душе - леденящий ветер.
Она ему пишет письма: "Прости, я сдала билеты. Мой рейс - "сумасшедший бизнес", закончилась сказка в лето. Давай сдвинем дату свадьбы, апрель - оптимальный месяц. Сейчас на работе кризис, а в чувствах - сплошная плесень".

"Не любит…", - подумал с грустью. «От женщин одни проблемы, от строк пахнет гнусной ложью с парфюмом "московской стервы". Семья для нее забава, игрушка в сезон туризма»,- он молча наполнил рюмку и выпил без оптимизма.
Допита бутылка виски, обида не отпускает, но ждет своего апреля… Кто любит, всегда прощает.

Она продлевает визу с надеждой, что так и надо.
«Скучаю, люблю, родимый»!
Как знать, может это правда?

© Евгения Динерт

[Neznakomka]

И дремлет ночь... И падают монеты из рук дождя на камни мостовой... И, кажется, совпали все приметы, меня соединившие с тобой - и платья цвет, и линии разлуки, и слов твоих простое колдовство... И запахи любви, рапсодий звуки, плывущие в открытое окно... И я уже не помню неба выше, но падаю и падаю дождём... в твой теплый сон... и ты так тихо дышишь, укрывшись полнолунья серебром.


© Снежный Рыцарь

[Neznakomka]

Совершенно идиотское слово. Разве не должны понятными быть глаголы? А это - как тарелка подгоревшего плова... И выглядит же таким внятным... желанным, таким, черт возьми, приятным.. А пахнет разочарованием - стылым и ватным.
Это ж не существительное абстрактное - это же надо же что-то сделать. Вот, например "вычесть" или "сложить" - наглядно: взять яблоко, грушу...тело, душу и поместить рядышком.. около.. возле.. /синонимов-то изрядно/- "с" чем-то. После видно же, что они в одном месте, значит, ясное дело, - "ВМЕСТЕ". Может и не у всех получится... так вот сразу... но если стараться... настойчиво, раз за разом - брать и складывать... Главное же - ПОНЯТНО, что именно делать, и как - нет вопросов невероятных..
Или вот, например, - "бежать", - если человеку вдруг не понять, что от него хотят, можно в крайнем случае показать, что нужно делать ногами, чтоб получилось вот это самое, а вдруг случилось - он опять не поймет, - показать еще раз, попробовать ногами его подвигать - образ действия у него создать..
А тут вот просто слово. Без направления, без намека какого... Кто-нибудь знает ЧТО нужно сделать?... И как, сколько раз, каким местом тела? Вот есть кто-нибудь, кто "простил"? Он взял.. и что сделал? Забыл зло?... Это же не синоним потери памяти...
А если не получается? Твердишь сто раз, что простил, пытаешься относиться как раньше... и - "на" тебе: в самом слабом месте тебя опять бьет наотмашь.. И ты не хочешь, а киснешь снова и мокнешь, и больно опять и зябко.. ты не справляешься - злишься опять обижаешься, маешься.. Никто не может объяснить, научить как это делается... Каким органом шевелить, напрячь, какую мышцу тренировать....
Ведь "простить" - это, точно же, - не страдать обидою, не болеть, не пытать обидчика чувством вины, не кривить личико ожидая яростных извинений, раскаянья, самобичевания... Почему никто не может встать рядом и каким-нибудь дурацким обрядом, какой-нибудь, пусть трудной, но четкою процедурою, упражнениями какими, литературою.. Взять и сделать, чтоб было как раньше..
Ведь если сможешь это, - без фарса, без фальши, никогда не понимаешь, что же ты сделал,
В какой момент времени ты простил.. Чтоб в следующий раз быть умным и смелым...
Дурацкое слово, - понимай сам как хочешь... - не у кого спросить.

© Бес-Толочь

[Neznakomka]

Его наверное ребенок выдумал... С огоньком бенгальским в руках.. учась, мучась, пробуя это трудное "р" выговорить... от того оно получилось такое взрослое, но как взмах ресниц неожиданный, добрый понимающий взгляд - волшебное. Бриллианты так не искрят - "вкус", "изысканность", "ценность" -это все не о том.... слишком бедные наборы букв, слишком блеклые. Эти искорки - они из смеха детского ... настолько заразного, что улыбаешься поневоле.. даже сведенными скулами.. несуразного, из дорожки лунной.. из чего-то такого, чего так всем хочется, всем нравится, все к нему тянутся.. волочатся - обогреться возле... оттаять... отмыться... кажется прикоснешься - и тоже будешь светится...
Нет.. взрослым такого слова не выдумать.. со всем их самокопанием.. клинической мудростью, циничным глубинным знанием...
Оно не оттуда... оно, как детское бессвязное заклинание...а пахнет... изуверским, нечеловеческим пониманием.

© Бес-Толочь

[Neznakomka]

Самое честное слово на свете. Кто и как мог так буквы сложить...что мы все перед ним как дети? Глупые, несмышленые и всегда виноватые.. не спрятаться... не схитрить.. не забыть. Не прикинуться туповатыми. Самое умное.. но всегда понятное. Слишком внятное.
Кто-то первый это нашел в себе... вынес.. осознал.. научился с ним жить, имя дал... Такое вот. Сложно наверное было... это назвать... понять..и выжить.
Рай, - он там - далеко .. глубоко... и.. - есть конечно... как же нам без него... А ад - он тут .. у каждого при себе.. не наказание... а так вот - вроде бы - ни тебе ни мне - ОБЪЕКТИВНОЕ. До оскомины. И, самое обидное - рефлективное.
Вроде ж внутри оно.. никто ж не видит.. - родное... но ПРАВОЕ. Всегда. Без оттенков. Тот единственный случай - без исключений правила. Без "почти" вороватого. До циничности хамоватое. Чистое .... как мыло антибактериальное - ВСЕ убивает начисто. Апеллировать не к кому. Спорить - можно, но выиграть - нереально.
Да и не играет оно... просто стоит на страже... какой-то непостижимой истины, такой, что даже... если идет на сделки, то в итоге .. у него же потом и оббивают пороги - те дельцы... что что-то у него выторговывали.... - думали нашли путь окольный.. пританцовывали... А тут все чисто... и прямо.... и точно - как на весах аптечных... все проценты подсчитаны.... и очень аккуратно сложены в стопочку - Пожалуйте, милейший.. назад .. в топочку...
Одно непонятно с этим.. таким непогрешимым, высоким словом - почему же .. раз ему быть настолько весомым, при всей чистоте, красоте.. до сих пор оно никак не сделает хоть чуть-чуть счастливее никого?

© Бес-Толочь

[Neznakomka]

Гора в окружении гор, над горой орлы. Дорога на склоне дает понемногу крен. Я знаю, что камни уже начинают плыть. Я старше, чем корни дерева на горе. В ущелье дома рассыпаны, как зерно – как будто однажды, не удержав в горсти, их уронили на складки земли сырой, и после дождя позволили прорасти. Вы каждую осень, оставив в домах детей, слепых стариков, юродивых и больных, идете за мной, идете на гору к тем, кто лечит вам раны, поет и толкует сны. Гора в окружении гор, над горой орлы. Дороге на склоне остался последний дождь. Я знаю, что камни уже начинают плыть, я вижу на глине слепки чужих подошв. Зима приближается – временем для всего, монах Шаолиня спускается с Шао-ши … И падает снег, и снег переходит в звон, и этот звон идет из моей души. Я был у подножия, слушая вашу боль, хранил тишину, не пробуя выбирать. Зима приближается, я расстаюсь с собой, чтоб обрести себя высоко в горах. Пора успокоить мысли, простить, понять, пора, указав на сердце, его постичь. Идущим со мной – терпения и огня, идущим за мной – решимости не идти.

Гора в окружении гор, у нее взаймы другие вершины берут по утрам туман.
Я месяц, родившийся первенцем у зимы. Я старше, чем разрешившаяся зима.

© Кот Басё
(Светлана Лаврентьева)

[Neznakomka]

И увязнет твоя карета в бесконечных снегах к утру... бьётся страх твой в сетях рассвета - я на запах его иду... В белоснежном мундире новом, и в дохе из седой лисы. Я не буду с тобой суровым, и надеюсь, не будешь ты...
Твои кони умней возницы - вздрогнут, взгляд мой поймав едва...Я хотел бы тебе присниться, но реальности грань тонка. Твои плечи белее снега, до столицы твоей сто миль - нам, возможно, не хватит века...Да и чёрт с ним, ведь время - пыль.

Обнажённой, невинной, светлой... я запомню тебя...прости...ляжет ночь золотой монетой и заставит меня уйти. И помчатся на север кони, обжигая дыханьем снег - очарованный сон неволи обращая в беспечный бег. И во тьме этой вечной, лунной, сброшу я серебро дохи...полнолунья тугие струны оборвутся, сметя следы... человечьей, простой природы - Волку вновь уступая путь - зверю тайной, лихой породы...

Скачут кони...прости, забудь...

Слышишь... Это всего лишь сказка, что приснилась тебе, дразня...Лишь у дочки твоей напрасно будут цвета Луны глаза.

© Снежный Рыцарь

[neBESnaya]

Люди уходят тихо, почти неслышно. Просто кому-то ты перестал быть ближним, просто кому-то стал ты излишне важным, чтобы к тебе привыкнуть, и потерять однажды. Люди уходят. То от скандальной пыли, то от того, что когда-то они любили... То от того, что так важно им до сих пор. Люди уходят, как будто другим в укор, словно сказать пытаются, как не надо.

Только у каждого - свой показатель правды, индекс терпения, степень "пошло все к черту...", свой человечек в памяти перечеркнут... Так что не видят. Не знают чужих ошибок.
А за закрытой дверью тихо стучат часы. В каждом из вновь ушедших - встроенные весы. Боль перевесила снова запас улыбок.

Люди уходят. Медленно по ступеням, снова с седьмого* на первый. Опять на дно. Думать о прошлом, скучать и цедить вино, мысленно каяться, падая на колени... Это так глупо, что надо бы перестать, вдруг задержаться, пусть даже у самой двери, вспомнить, что было - и снова себе поверить. Взвесить все трезво - и только потом решать.

Люди уходят. Тихо. Почти неслышно. Просто кому-то ты перестал быть ближним, просто кому-то стал ты излишне важным, чтобы к тебе привыкнуть, и потерять однажды... В каждом печать незаконченной им войны. Люди уходят, чтоб возвращаться в сны.

Анна Кулик

[Neznakomka]

Сложно сказать, откуда приходит к нам что-то, что потом наполняет собою всю дальнейшую жизнь. Наверное, существуют какие-то точки отсчёта, с которых начинается наша личная история. Кажется, Армения всегда незримо присутствовала рядом.

Детство моё прошло на углу Армянской улицы, в квартале от Армянского кладбища, на котором похоронены мои предки-греки. В нашем дворе было хорошо слышно, как кукует кладбищенская кукушка, считая кому-то отпущенное время…

И мои представления о Ереване начинались в детстве. Синяя прозрачность Севана, Эчмиадзинский монастырь, Матэнадаран, хачкары, Цицернакаберд – все эти чуждые слуху названия стали знакомыми уже тогда… О городе рассказывала мама. И тогда, обладая ярким художественным воображением, я рисовала себе на внутреннем экране Свой Город Ереван. Он был похож на родной Кишинёв - был таким же южным и тёплым, утопающим в зелени, но… Но было то отличительное, что уже тогда рождало в детском сердце трепет и желание когда-то всё это увидеть своими глазами. В Ереване Моих Детских Грёз был огромный поющий дворец-фонтан, переливающийся на солнце драгоценными камнями, струящийся и колышимый ветром, словно шелковые балдахины из сказок 1 001 ночи. Над Городом возвышалась исполинская Гора, на вершине которой стоял многие-многие века главный Храм всех армян и вокруг него, из земли, поднимались камни-кресты, называемые незнакомым словом – хачкары, гулко звонили колокола, и произносил молитву католикос. Воображение моё поднимало меня над Горой и над Храмом и я парила вокруг, глядя на Город с высоты птичьего полёта…

Потом был декабрь 1988го. Спитакская трагедия – нами, знающими и испытавшим многие землетрясения - была воспринята как своя. И я помню, как принесла в школу свой любимый красный свитер, отправленный со многими другими вещами детям в пострадавшую Армению… Потом был Карабах. И беженцы. Армянская семья из Баку жила на квартире у моей бабушки. Я помню армянскую речь в её доме…
Всё это причудливой мозаикой складывалось в единую картину. Иногда краски её меркли, покрывались пылью других лиц, событий. Но приходило время снова ярче осветиться и напомнить о себе. Так, приехавшая из Лос-Анджелеса моя маленькая племянница, вдруг заговорила со мной на армянском. Её учит языку няня-армянка – в чужой стране, чужого ребёнка, учит СВОЕМУ языку, просто из желания обрести в ближнем отклик далёкой родины... Так, удивительной прозрачностью слова вдруг открылась поэзия Мецаренца – случайно (или всё же не случайно?!) набрела на его сборник в Интернете. «Мецаренц весь соткан из закатного света»… Так, вдруг до глубины потрясает звучание стихов Севака. Настолько, что неделю безотрывно слушая записанные файлы, не понимая ещё значений армянских слов, но по наитию чувствуя в интонациях глубину и мощь его поэзии, вдруг ощущаю в себе желание перевести его. И всё…я уже остаюсь в этом пространстве – я читаю его, я читаю о нём, я по тонким протянутым лучикам перехожу от него к тем именам, которые с ним связаны, а от них – дальше и дальше. Саят-Нова, Нарекаци, Кучак, Чаренц, Туманян, Терьян, Матевосян, «Мы и наши горы» Маляна, «Цвет граната» Параджанова, «Майрик» Анри Вернея(Малакяна), «Гнездо жаворонка» братьев Тавиани…
Неистребимая жажда всё в себя впитать, приблизить и приблизиться. И уже не удивительно, что однажды приходит сон, в котором я себя вижу на широком бетонном плато с высокой стелой. Я понимаю, что это Ереван, в котором я никогда ещё не была. Тишина, и только ветер наполняет уши звуком, лежащего где-то внизу города. Внутреннее ощущение скорбной памяти о чём-то. Осознаю, что это мемориал. Подхожу к краю площадки и вижу спускающиеся вниз ступени лестницы. И просыпаюсь. В Интернете просматриваю фотографии ереванских достопримечательностей и нахожу мой сон - Цицернакаберд. А потом начинают всплывать семейные истории, имена. И я понимаю вдруг, что часть семьи прадеда-понтийца, неслучайно, видимо, была вынуждена менять звучание своей греческой фамилии на турецкий манер… Может быть сквозь сон прорастала память именно об этом? И теперь я знаю, что обязательно должна увидеть Цицернакаберд наяву. И верю в это..


ЕРЕВАН


Когда Город и Люди,
становятся частью твоего внутреннего мира,
можно ли их не любить?!



Любая страна, любой город начинаются с людей. Это потом проявляются лица улиц и вкус воздуха. Армения началась ещё в ночном Шереметьево, когда армянин-отец, простой с виду человек, в ожидании посадки по-русски говорил своим маленьким сыну и дочери:
- А теперь мы возвращаемся домой!
- Но ведь наш дом тут, папа! – недоумевала девочка. Судя по всему, они впервые летели в Ереван.
- Нет, душа моя, дом, это там, куда рано или поздно человек возвращается, чтобы остаться навсегда, – и он что-то зашептал ей на армянском, поцеловав в макушку.
Потом в самолёте заплакал, раскапризничался внезапно проснувшийся ребёнок. Его успокаивали человек шесть или восемь. Посторонние тётушки поворачивались в своих креслах и спокойно разговаривали с ним, подходили, кто-то передавал игрушку, кто-то конфету, какой-то мужчина вышел в проход и начал на армянском что-то рассказывать малышу. И тот затих, прислушиваясь. Наверное, это была какая-то сказка. Никакого раздражения, никакого недовольства, никаких цыканий и отчитываний. Задумалась о том, что, пожалуй на моей памяти, никто так участливо ещё не реагировал на чужого ребёнка, нарушившего покой ночного рейса.
А в Ереване шел дождь. Он просто выливался из неба каким-то сплошным потоком. Бледное предутреннее лицо девушки-волонтёра форума, встречающей меня в Звартноце, извиняющееся улыбкой: «Обычно в октябре у нас совсем другая погода!» Садимся в такси. Таксист пытается рассмотреть меня в зеркало, расспрашивая о погоде в Москве, и поняв, что я первый раз в Ереване, начинает советовать, куда мне непременно нужно сходить в городе и что обязательно увидеть. По ходу, он непрерывно подробно комментирует проплывающие (тут уже буквально!) в темноте за окном достопримечательности. Останавливаемся, расчитываемся, и таксист, вопреки ожиданиям, сам заносит мой чемодан прямо в холл гостиницы: «Разве это дело, гостье под таким дождём чемоданы самой таскать?!» Желает хороших впечатлений от поездки и новых приездов в Ереван: «Обычно, один раз увидев, все возвращаются сюда снова и снова и снова – Ереван не отпускает просто так» - смеётся он.

В номере я открыла окно и наконец, спокойно вдохнула воздух улицы. Дождь прекратился. До утренней конференции оставалось каких-то четыре часа и нужно было хоть немного поспать. А я не могла отказать себе в удовольствии первого молчаливого общения с Ереваном. И вот тогда, стоя у раскрытого окна, я почувствовала этот особый вкус воздуха – чистый, переполняющий дыхание прозрачным движением, словно пьёшь родниковую воду. Улица просыпалась: первые машины, первые пешеходы, проясняющаяся с рассветом зелень деревьев в сквере напротив. «Ну, вот я и приехала, здравствуй, Город» - вдруг понимаю, что произнесла это вслух.
Четыре дня форума, четыре дня событий, конференций, новостей, лиц, презентаций, знакомств и общения. И после всего этого и в промежутках – встречи с друзьями, наперебой, чтобы успеть всех увидеть, чтобы они успели меня сводить, отвезти, показать и познакомить со всем и со всеми, что можно вместить в эти короткие часы. Анаит, Давид, Сурен, Рубен, Рузанна, Рудик…

Утром на Северном проспекте - солнце, и воздух похож на римский. Днём у Матенадарана фотографируемся прямо под дождём. Вечером Арарат всё не открывается.

На углу новой улицы единственный старый дом – жильцы отказываются съезжать из него. Перед домом – ярким пятном вспыхнувшее на солнце осеннее дерево. Единственное дерево перед единственным домом. И я уже знаю, что это дерево запомнится мне навсегда.

- Мне нужно попасть в музей Параджанова!

А у Параджанова во дворе точно такое же дерево.
Параджанов потрясает степенью свободы. Свободой быть отличным от всех, сумасшедшим до гениальности и гениальным до абсурда. Не только быть способным видеть в хаосе вещей и предметов единство, но и позволить себе смелость воплотить свою идею, а потом заявить, показать другим, разрушая рамки и представления дозволенного, сдвигая точки опоры, меняя угол восприятия. Прозаик всегда стиснут границами сюжета и формы, он всегда ориентирован на читателя. Поэт свободен в этом. Параджанов - поэт во всём. Я вспоминаю его «Андриеш», снятый на Молдова-филме – этот фильм не нравился мне в детстве, но почему-то очень запомнился. И теперь мне удивительно, что встреча с Параджановым состоялась задолго до его понимания.

В случайном выхваченном из толпы лице, узнаю что-то знакомое. Оборачиваемся одновременно. Анаит! Снова неслучайная случайность?

Древние рукописи согревают неожиданно яркими красками иллюстраций. Трудно представить, как кто-то когда-то сидел пад страницами и витиеватым почерком вносил своё имя в историю. Трудно представить, что спасаясь от преследований, кто-то спасал древние книги, рискуя жизнями своих детей. И сопоставить с тем, что во время войны, ценнейшую библиотеку моего прадеда, по крупицам собранную и перевозимую с собою с места на место, разворовали, пустив страницы книг на обёртки для жирных пирожков уличной торговки…
Сурен:
- Амирдовлат Амасиаци «Ненужное для неучей», средневековая книга по медицине, которой пользуются в армянских семьях до сих пор.
Тончайшие узоры, инкрустированные оклады, золото в иллюстрациях. И понимаешь, что книга была объективной ценностью, бережно хранимой и передаваемой по наследству.
Давид:
- По дороге зайдём в музей Чаренца, ты успеваешь.
Разве восемь месяцев назад, читая в кишинёвской маршрутке стихи поэта и воспоминания о нём, могла я знать, что увижу его комнату, что улыбнусь фигурке Будды на комоде?

Беспрестанно вытягиваю шею, пытаясь разглядеть из окна машины:
- В какой стороне Арарат?
А он всё не открывается…

На Северном Проспекте поднимаю камешек и долго не отпускаю его из пальцев на дно кармана – земли нужно роднить, перевозя частичку в далёкие места. Этот камешек уедет со мной в Кишинёв.

Ереван реальный гораздо ближе, чем тот, из полёта детских грёз. Ереван реальный яснее, чем тот, из сна, в котором я, следуя необъяснимой интуиции, узнала Цицернакаберд задолго до того, как его увидеть и узнать наяву. Ереван доступнее и удивительнее: многочисленные скульптуры сотворённые из немыслимых, порой, материалов – как синий пластиково-бутылочный Слон; или Нечто Из Груды Металла, скромно и мило стоящее у входа в кафе; или неожиданно нелепый, но такой уместный тут – ереванский Дворник. Ереван таинственен, вечен и непреходящ. В нём Время то застывает, то движется вспять – идёшь по улицам центра и словно попадаешь в прошлое. Так и кажется, что навстречу выйдут люди, сошедшие с дагерротипов. И всё время не отпускает ощущение, что Часы с Площади Республики, подобно невидимому оку, наблюдают за тобой, в какой бы точке города ты ни находилась. Он переменчив, как облака, скрывающие Арарат – галерея новых зданий Северного Проспекта, уходящая в перспективу – вливается фрагментом в иное Время и Пространство. Но Время не отпускает. А законы Пространства нарушаются и соблюдаются по какой-то своей изменчивой воле: экспрессия памятника Арно Бабаджаяну – полёт рук Музыканта, кажется только короткой паузой, за которой вот-вот обрушится на клавиши океан звучаний. А мост над Разданом? Он кажется деталькой от игрушечной железой дороги. Но только издали. А фонтан на Площади Республики? – головокружительная многомерная архитектура воды! Ереван звучит: разноголосицей толпы, ветром ущелья, голосом Азнавура, мелодией дудука. Город, который «…во мне армянской речью будет длиться…». Ереван мягче, пастельнее в цвете камня, напоминающего размытые фрески – невольно ловишь себя на том, что пытаешься разглядеть работы Микеланджело в каменной кладке стен - художественный замысел Творца. Ереван отличается особым свечением цвета. И вот тут у меня совершенное совпадение. Обладая смещением восприятия – синестезией – я ощущаю некоторые буквы, слова и звуки цветными. Армения – слово, которое для меня всегда было терракотово-красным. Ереван же, слово, разбавившее в себе красный Армении мягким розово-коричневым оттенком. Только теперь, побывав и увидев воочию, я понимаю, что моё цветовое восприятие этих двух слов, задолго предвосхитив визуальное знакомство, просто воспроизводит цвет…туфа. И я уже не удивляюсь. Ни совпадениям цвета, ни сбывающимся снам.

Дорога в Гехард растворяется в тумане, разлитом, как рюмка ракии. Неожиданно навстречу выплывает отара овец, и я отдаю себе отчёт, что мы вообще-то в горах. Но ничего этого не видно. И Араратская долина так и останется для меня нематериализованным звуком.
- Не забудьте же показать нам Арку Чаренца!
Лилит:
- Я могла бы махнуть вам рукой в любом направлении, говоря, что это там. В таком сплошном тумане это одинаково бессмысленно.
Мне становится тоскливо. Ожидания не оправдываются. Грустно, как в детстве, когда вместо желанной куклы, дарят очередную ненужную вещь.
Мы приехали. Туман начинает на глазах разрежаться. Выхватываю объективом крест, серебрящийся в теле горы. Поднимаемся. Все по очереди пытаются попасть камешками на уступы скалы, чтобы загаданное желание сбылось. Не успев разумом опровергнуть удачу, не прицеливаясь, бросаю камешек, и он летит одновременно с загадываемой мыслью, а может даже чуть быстрее. И остаётся лежать там, наверху. Поднимаю ещё один, и уже обдумав желание, бросаю следом. Он замирает где-то там же. Больше не испытываю судьбу, мне хватит и двух желаний.
Радмила, переводчица из Сербии:
- Браво! Дайте-ка я стану на ваше место, может и мне повезёт.
Внутри слишком темно. Свет, которой должен бы, вливаясь сквозь купольные окна, освещать залы, остаётся бледным парящим облачком только под сводами. Вспышки фотоаппарата выхватывают из темноты фрагменты фресок, хачкары, узор стен, кладку пола. Хочется остаться с храмом наедине – слишком мешают чужие мысли и голоса вокруг. Жду, пока большая часть народа перейдёт в другой зал. Прислушиваюсь к темноте. Плеск воды нарастает и гасит уходящие голоса. И вот опускается ощущение святости места, безграничного покоя и умиротворения. Закрываю глаза, чтобы увидеть эту темноту внутренним взором. Удивительно, но она проливается светом сквозь веки. И звучание ключа, бьющего из стены, снова напоминает о Параджанове. «Цвет граната» - этот стеклянный голос воды оттуда. Вспоминаю то, о чём писал Битов – видимое вокруг, становится звучанием. Пробую петь. Голос в темноте отражается от стен, и пространство обретает форму. В моём Гехарде звук делает невидимое явным.
Выхожу. Снаружи, оказывается, всё ещё относительно светло. Поднимаю камешек. Внутренне прошу разрешения увезти и его с собой.
- Сфотографируешь меня? – прошу Рубена.
- Конечно!
Говорим о его недавно дописанном романе, о поэзии и снова – о Параджанове. На площадку подняться не успеваем, все уже спускаются к автобусам - мы самые последние.

В сплошной темноте едем в Гарни. Подсвеченный радужными огнями храм воспринимается яркой декорацией, размноженной открыткой, вклеенной в альбом ночи... Мне не хватало гор вокруг, невидимых из-за темноты. Мне не хватало звука дудука, наверное, чтобы прочувствовать, чтобы УВИДЕТЬ и понять. Вспоминаю фразу: «Гарни – цитата, Гехард – метафора». Ещё один маленький камешек выскальзывает из ладони в карман…

Гор:
- Вам обязательно нужно съездить в Эчмиадзин! А давайте с нами. Завтра как раз родственники будут крестить там ребёнка. Можем за вами заехать.
Мне неловко отказать и неловко согласиться, я совсем не знаю этих людей, но они приглашают меня разделить с ними свою семейную радость.

- С какой стороны от нас Арарат?..

Анаит:
- Я в твоём полном распоряжении. Куда и когда захочешь пойдём…

Сурен:
- Вик джан, тебе обязательно нужно сходить в «ЛитАрмению» к Альберту!
Запах траченного шелка, старого паркетного лака, канцелярских дел, пыли типографских фолиантов и замедлившего свой ход времени. Поднимаемся по лестницам. Здороваемся. Альберт протягивает руку. Разговариваем, и спустя какое-то время мне уже кажется невероятным, что всего несколько минут назад я могла не знать этого интересного приветливого человека.
Поэтический сборник Терьяна ношу с собой все эти дни, читаю в редкие свободные минутки. И только возвращаясь в Москву, перечитывая его в самолёте, вдруг понимаю, что «переводчик А.Налбандян» и есть тот самый Альберт Налбандян – главный редактор Литературной Армении, с которым так тепло удалось мне пообщаться! Уже позже, письмом, я буду благодарить Альберта за удовольствие от строк терьяновской лирики.

В Вегаршапате ещё один камешек отправляется в карман – так я перевезу с собой всю Армению!
Мощь Эчмиадзинского Собора придавливает к земле. Кажусь себе маленькой выпавшей из гнезда птичкой. Ищу взглядом то, за что смогу зацепиться, чтобы взлететь. И нахожу – качаемая ветром лампада над входом. Всё внутреннее великолепие слишком сложно объять. Смотрю глазами, воспринимаю сердцем. Выхожу и на мгновение прикладываю руку к внешней стене, закрываю глаза. Всё, что не успела прочувствовать, передастся через это касание.
Складчатый, оплывающий ствол древней чинары дремлет под шумные зелёные аплодисменты. Дерево так похоже на чинары Ташкента и Самарканда, на платаны Лондона и Рима. И на мой заоконный платан, что вот уже пятый месяц в этой застывшей затянувшейся во времени осени, шелестит мумиями пергаментной листвы во дворе.. У них одно родство, хоть звучат они на разные голоса. Так и с людьми. Мы все – одинаково разные.
У Церкви Св.Гаянэ две свадебные процессии. Счастье в глазах молодожёнов – интернациональная черта. «Коридор» из цветов точно такой же, как на молдавских свадьбах.
Ещё одно ослепительно жёлтое дерево, навылет пронзённое солнцем. Теперь я наверняка напишу о них!
У полуразрушенной (или наполовину выстроенной) стены, трёхцветная кошка. Остановилась, присела, задумалась, внимательно глядя сквозь пространство. Пока она, как-то по-особому мяукнув, не исчезла меж камней, успеваю поймать её в объектив, вспоминая мандельштамовское: «дикая кошка – армянская речь..».
Уличные ряженые канатоходцы начинают истовее бить в барабаны и клацать тарелками при приближении потенциальной публики. И разочарованно обрывают представление, видя уже удаляющиеся спины.
В сердцевине перекрёстка – в раздумьях склонивший голову Комитас. Я смотрю на него с противоположной стороны сквозь куст жасмина. И Комитас - великий Комитас! - умещается всего между двумя тоненькими веточками, словно в фоторамке. Как мало нужно величию, и сколь великое умещается в малом.

- В какой стороне Арарат?..

Проходя через мостик над говорливой речкой, словно попадаешь под дождь. И это гортанное наречье длится и потом ещё долго преследует даже за закрытыми дверьми. Даже эта речка говорит на армянском.

Армянский алфавит очень точно подходит под звучание армянских слов. Пытаюсь читать и понимаю, что более логичных символов для передачи именно этих звуков и быть не могло. Идеальная гармония звука и символа.

На Площади Республики вечерний театр воды. Причудливая, потрясающая пластика струй! Фонтанирующие свет и цвет. Голос великолепного Азнавура. Уходить не хочется, хочется аплодировать и кричать «Браво!»

Рузанна:
- Вика джан, когда увидимся? Что хочешь увидеть?

Чтобы постичь любой город, человеку нужно обязательно остаться с ним наедине. И пусть это будет одиночество среди многоликой толпы, или проекция отражений лиц в окнах шумного городского трамвая, или яркое осеннее дерево на углу квартала, навылет пронзённое солнечными лучами – всё это разговор Города с Человеком, доверительное откровение одно на двоих.

Ереван в лицах напоминает небольшие румынские города, где все друг друга знают. Так, часто идущие навстречу люди, здороваются, чуть кланяясь в приветствии. Да и внешнее сходство армян с румынами очевидно – смуглолицые, черноволосые, с тёмными живыми глазами. И кажется, что средних лет мужчина, идущий навстречу элегантной даме, сейчас скажет: «Сэрут мына доамней !» и слегка приложится губами к её руке.
Ереван в гостях напоминает Бухарест начала девяностых – холодом в квартирах и привычкой не снимать обувь при входе.
Сурен:
- Не разувайся, Вик джан, у нас это не принято!
- Я так не могу!
Но Бухарест девяностых был сер и угловат, неприветлив и эгоцентричен. Ереван – другой.
Рудик:
- Кофе только армянский, растворимого нет.
Зачем растворимый, когда есть такой великолепный! Чуть крепче я пила только в Риме.
Ани:
- Пробуйте суджук, заворачивайте в лаваш с зеленью вместе. У вас же такого нет.
Это правда - ереванский лаваш с кишинёвским «армянским лавашем» ни в какое сравнение не идёт.
Давид:
- На этом лаваше можно стихи писать.

- А с какой стороны сейчас Арарат?..

- Мне обязательно, обязательно нужно увидеть Цицернакаберд!
За три часа до рейса всё же поднимаюсь на холм. Сумерки опускаются быстрее, чем успеваем подойти к мемориальному комплексу. Сакральное место. И кажется, что в перешёптывании ветра явственно слышны голоса. «Господи, да преисполни сей мир милосердьем!»
- Подождите меня, пожалуйста. Я должна подойти к тому краю. Я видела это во сне.
«А что, если я не увижу эту лестницу? Что, если это была только метафора из сна? Что, если?!..» - прячась от собственной мысли, подхожу к самому краю и… К огням лежащего внизу города, каскадом сбегают лестницы. Улыбаясь темноте, облегчённо выдыхаю. Я не могла обмануться.

- А Арарат мне так и не открылся…
- Это он для того, чтобы у тебя был веский повод снова вернуться, Вика джан.

Новый роман писателя начинается с романа с Городом, который он будет населять потом своими персонажами. Города, который вызывает чувство эмоциональной близости, города, в который можно влюбиться, и новой встречи с которым начинаешь ждать, как свидания с любимым, города, который увозишь с собой, который, когда оставляешь его надолго - продолжает пульсировать в тебе..

Я увозила Ереван с собою, внутренне переполненная им и длящаяся в нём...

© Copyright: Вирилори Вирилори