Евгений Трубецкой. Три очерка о русской иконе
А в середине между этими двумя противоположностями извивается
колоссальный змей, покрытый бесчисленными кольцами, и каждое кольцо полно
каких-то темных фигур, олицетворяющих бесконечную последовательность грехов
лежащего в зле мира. Эти грехи, над которыми еще не свершился суд, еще не
отошли в темную область ада; они принадлежат к тому серединному царству, где
вместе с плевелами растет пшеница. Как посюсторонняя праведность
представляет собою лишь несовершенное начало царства правды, так и эти грехи
олицетворяют ад, еще не совершившийся, по совершающийся.
Видение прославленной Руси, -- вот в чем заключается резкая грань между
двумя эпохами русской иконописи. Грань эта проведена духовным подвигом св.
Сергия и ратным подвигом Дмитрия Донского. Раньше русский народ знал Россию
преимущественно как место страдания и унижения. Святой Сергий впервые
показал ее в ореоле Божественой славы, а иконопись дала яркое изображение
явленного им откровения. Она нашла его не только в храмах, не только в
одухотворенных человеческих ликах, но и в самой русской природе. Пусть эта
природа скудна и печальна, как место высших откровений Духа Божьего, она
-- земля святая: в бедности этого "края долготерпения русского народа"
открывается неизреченное богатство.
Яркий образец этого религиозного, любящего отношения к русской земле
мы находим в иконе соловецких преподобных Зосимы и Савватия (XVI в.) в
собрании И. С. Остроухова. Двумя гениальными штрихами иконописец резюмирует
внешний, земной облик северной природы; это -- двойная пустыня, голая
скала, со всех сторон окруженная пустыней волн морских; но именно скудость
этого земного фона нужна иконописцу для того, чтобы подчеркнуть изумительную
духовную красоту соловецкой обители. Ничто земное не отвлекает здесь
внимание преподобных, которые стоят и молятся у подножия монастырских стен:
оно целиком устремлено в горящие к небу золотые главы. И огненная вспышка
этих глав готовится всею архитектурой храмов, которая волнообразными
линиями поднимается кверху: не только главы, но и самые вершины стен здесь
носят начертание луковицы, как это часто бывает в русских храмах: вся эта
архитектура заостряется к золотым крестам в могучем молитвенном подъеме.
Так скудость многострадальной земли духовным подвигом претворяется в красоту
и в радость. Едва ли в русской иконописи найдется другое, равное этому по
силе изображение поэзии русского монастыря.
Никогда не следует забывать о том, кто открыл эту поэзию исстрадавшейся
русской душе. В те скорбные дни, когда она испытывала тяжелый гнет
татарского ига, монастырей на Руси было мало и количество их возрастало
чрезвычайно медленно. По словам В. О. Ключевского, "в сто лет 1240-- 1340
гг. возникло всего каких-нибудь десятка три новых монастырей. Зато в
следующее столетие 1340 -- 1440 гг., когда Русь начала отдыхать от внешних
бедствий и приходить в себя, из куликовского поколения и его ближайших
потомков вышли основатели до 150 новых монастырей"; при этом "до половины
XIVв. почти все монастыри на Руси возникали в городах или под их стенами; с
этого времени решительный численный перевес получают монастыри,
возникавшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и
сохи".11 От святого Сергия, стало быть, зачинается эта любовь к
родной пустыне, столь ярко запечатлевшаяся затем в "житиях" и иконах.
Красота дремучего леса, пустынных скал и пустынных вод полюбилась, как
внешнее явление иного, духовного облика родины. И, рядом с пустынножителем
и писателем, глашатаем этой любви стал иконописец.
В исторических судьбах русской иконы есть что-то граничащее с чудесным.
Чудо заключается, разумеется, не в тех превратностях, которые она испытала,
а в том, что, несмотря на все эти превратности, она осталась целою.
Казалось бы, против нее ополчились самые могущественные враги --
равнодушие, непонимание, небрежение, безвкусие неосмысленного почитания,
но и в этой коалиции не удалось ее разрушить. И копоть старины, и позднейшие
записи, и золотые ризы послужили во многих случаях как бы футлярами,
которые предохраняли от порчи ее древний рисунок и краски. Точно в эти дни
забвения и утраты святыни невидимая рука берегла ее для поколений,
способных ее понять. Тот факт, что она теперь предстала перед нами почти
не тронутая временем во всей красе, есть как бы новое чудесное явление
древней иконы.
Можно ли считать случайностью, что она явилась именно в последние
десять -- пятнадцать лет? Конечно, нет! Великое открытие древней иконы
совершилось незадолго до того, когда она снова стала близкою сердцу, когда
нам стая внятен ее забытый язык Она явилась как раз накануне тех
исторических переживаний, которые нас к ней приблизили и заставили вас ее
почувствовать.
Тот подьем творческих сил, который выразился в иконе, зародился среди
величайших страдании народных. И вот мы опять вступили в полосу этих
страданий, Опять, как во дни святого Сергия, ребром ставится вопрос: быть
или не быть России. Нужно ли удивляться, что теперь, на расстоянии веков,
нам вновь стала слышна эта молитва святых представителей за Россию, и нам
стали понятны вздохи и слезы Андрея Рублева и его продолжателей.
Казалось бы, что может быть общего между исторической обстановкой
тогдашней и современной. "Пустыня", где жил св. Сергий, густо заселена; и
не видно в ней ни зверей, ни бесов. Но присмотритесь внимательнее к
окружающему, прислушайтесь к доносящимся до вас голосам: разве вы не
слышите со всех сторон звериного, волчьего воя, и разве вы не наблюдаете
ежечасно страж бесовских? В наши дни человек человеку стал волком. Опять,
как и встарь, стадами бродят по земле хищные звери, заходят и в мирские
селения, и в святые обители, обнюхивая их и ища себе вкусную пищу. Хуже или
лучше нам от того, что это -- волки двуногие ? Опять всюду стоны жертв
грабителей и душегубцев. И разве мы теперь не видим страж бесовских? Те
бесы, которые являлись св. Сергию, чрезвычайно напоминали людей; но разве
мало в наши дни людей, которые до ужаса напоминают бесов? И разве
молитвенники в монастырских обителях не слышат от них приблизительно тех же
слов, какие слышал некогда преподобный Сергий. Это все то же "стадо
бесчислено", твердящее на разные голоса: "уйди, уйди из места сего. Чего
ищешь в этой пустыне ? Ужели ты не боишься умереть с голоду, либо от зверей
или от разбойников и душегубцев?" Только внешний вид у этих искусителей
изменился. Св. Сергий видел их в остроконечных литовских шапках. Такими
писали их тогда на иконах. Теперь мы видим их в иных одеяниях; но разница
-- в одеянии, а не в сущности. "Бесовские стражи" и теперь все те же, как и
встарь, а "мерзость запустения, стоящая на месте где не должно", сейчас не
лучше, а много хуже, чем в дни святого Сергия. И опять, как в дни татарского
погрома, среди ужасов вражеского нашествия со всех сторон несется вопль
отчаяния: спасите, родина погибает.
Вот почему нам стала понятна духовная жизнь поколений, которые пятью с
половиной веками раньше выстрадали икону. Икона -- явление той самой
благодатной силы, которая некогда спасла Россию. В дни великой разрухи и
опасности преподобный Сергий собрал Россию вокруг воздвигнутого им в
пустыне собора Святой Троицы. В похвалу святому преподобному Андрей Рублев
огненными штрихами начертал образ триединства, вокруг которого должна
собраться и объединиться вселенная. С тех пор этот образ не переставал
служить хоругвью, вокруг которой собирается Россия в дни великих потрясений
и опасностей. Оно и понятно. От той розни, которая рвет на части народное
целое и грозит гибелью, спасает только та сила, которая звучит в молитвенном
призыве: да будут едино как и Мы.
И мы несокрушенно верим: в возрождении этой святой соборности теперь,
как и прежде, спасение России.
1917г.