medana

А в середине между этими двумя проти­воположностями извивается
колоссальный змей, покрытый бесчисленными кольцами, и каждое кольцо полно
каких-то темных фигур, олицетворяющих бесконечную пос­ледовательность грехов
лежащего в зле мира. Эти грехи, над которыми еще не свершился суд, еще не
отошли в темную область ада; они принадлежат к тому серединному царству, где
вместе с плевелами растет пшеница. Как посюсторонняя праведность
представляет собою лишь несовершенное начало царства правды, так и эти грехи
олицетворяют ад, еще не совершившийся, по совершающийся.
Видение прославленной Руси, -- вот в чем заключается резкая грань между
двумя эпо­хами русской иконописи. Грань эта проведе­на духовным подвигом св.
Сергия и ратным подвигом Дмитрия Донского. Раньше русский народ знал Россию
преимущественно как место страдания и унижения. Святой Сергий впервые
показал ее в ореоле Божественой славы, а иконопись дала яркое изображение
явленного им откровения. Она нашла его не только в храмах, не только в
одухотворенных человеческих ликах, но и в самой русской природе. Пусть эта
природа скудна и печаль­на, как место высших откровений Духа Бо­жьего, она
-- земля святая: в бедности этого "края долготерпения русского народа"
от­крывается неизреченное богатство.
Яркий образец этого религиозного, любя­щего отношения к русской земле
мы находим в иконе соловецких преподобных Зосимы и Савватия (XVI в.) в
собрании И. С. Остроухова. Двумя гениальными штрихами иконопи­сец резюмирует
внешний, земной облик се­верной природы; это -- двойная пустыня, го­лая
скала, со всех сторон окруженная пусты­ней волн морских; но именно скудость
этого земного фона нужна иконописцу для того, чтобы подчеркнуть изумительную
духовную красоту соловецкой обители. Ничто земное не отвлекает здесь
внимание преподобных, которые стоят и молятся у подножия монас­тырских стен:
оно целиком устремлено в го­рящие к небу золотые главы. И огненная вспышка
этих глав готовится всею архитек­турой храмов, которая волнообразными
ли­ниями поднимается кверху: не только главы, но и самые вершины стен здесь
носят начер­тание луковицы, как это часто бывает в рус­ских храмах: вся эта
архитектура заостряет­ся к золотым крестам в могучем молитвенном подъеме.
Так скудость многострадальной земли духовным подвигом претворяется в красоту
и в радость. Едва ли в русской ико­нописи найдется другое, равное этому по
силе изображение поэзии русского монастыря.
Никогда не следует забывать о том, кто открыл эту поэзию исстрадавшейся
русской душе. В те скорбные дни, когда она испыты­вала тяжелый гнет
татарского ига, монасты­рей на Руси было мало и количество их воз­растало
чрезвычайно медленно. По словам В. О. Ключевского, "в сто лет 1240-- 1340
гг. возникло всего каких-нибудь десятка три но­вых монастырей. Зато в
следующее столетие 1340 -- 1440 гг., когда Русь начала отдыхать от внешних
бедствий и приходить в себя, из куликовского поколения и его ближайших
потомков вышли основатели до 150 новых монастырей"; при этом "до половины
XIVв. почти все монастыри на Руси возникали в городах или под их стенами; с
этого време­ни решительный численный перевес полу­чают монастыри,
возникавшие вдали от го­родов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и
сохи".11 От святого Сергия, стало быть, зачинается эта любовь к
родной пус­тыне, столь ярко запечатлевшаяся затем в "житиях" и иконах.
Красота дремучего леса, пустынных скал и пустынных вод полюби­лась, как
внешнее явление иного, духовного облика родины. И, рядом с пустынножите­лем
и писателем, глашатаем этой любви стал иконописец.
В исторических судьбах русской иконы есть что-то граничащее с чудесным.
Чудо заключается, разумеется, не в тех преврат­ностях, которые она испытала,
а в том, что, несмотря на все эти превратности, она оста­лась целою.
Казалось бы, против нее опол­чились самые могущественные враги --
рав­нодушие, непонимание, небрежение, без­вкусие неосмысленного почитания,
но и в этой коалиции не удалось ее разрушить. И копоть старины, и позднейшие
записи, и зо­лотые ризы послужили во многих случаях как бы футлярами,
которые предохраняли от порчи ее древний рисунок и краски. Точно в эти дни
забвения и утраты святыни невиди­мая рука берегла ее для поколений,
способ­ных ее понять. Тот факт, что она теперь пред­стала перед нами почти
не тронутая време­нем во всей красе, есть как бы новое чудес­ное явление
древней иконы.
Можно ли считать случайностью, что она явилась именно в последние
десять -- пят­надцать лет? Конечно, нет! Великое откры­тие древней иконы
совершилось незадолго до того, когда она снова стала близкою серд­цу, когда
нам стая внятен ее забытый язык Она явилась как раз накануне тех
историчес­ких переживаний, которые нас к ней при­близили и заставили вас ее
почувствовать.
Тот подьем творческих сил, который вы­разился в иконе, зародился среди
величай­ших страдании народных. И вот мы опять вступили в полосу этих
страданий, Опять, как во дни святого Сергия, ребром ставится вопрос: быть
или не быть России. Нужно ли удивляться, что теперь, на расстоянии веков,
нам вновь стала слышна эта молитва святых представителей за Россию, и нам
стали по­нятны вздохи и слезы Андрея Рублева и его продолжателей.
Казалось бы, что может быть общего меж­ду исторической обстановкой
тогдашней и современной. "Пустыня", где жил св. Сер­гий, густо заселена; и
не видно в ней ни зве­рей, ни бесов. Но присмотритесь вниматель­нее к
окружающему, прислушайтесь к доно­сящимся до вас голосам: разве вы не
слыши­те со всех сторон звериного, волчьего воя, и разве вы не наблюдаете
ежечасно страж бе­совских? В наши дни человек человеку стал волком. Опять,
как и встарь, стадами бродят по земле хищные звери, заходят и в мирские
селения, и в святые обители, обнюхивая их и ища себе вкусную пищу. Хуже или
лучше нам от того, что это -- волки двуногие ? Опять всюду стоны жертв
грабителей и душегуб­цев. И разве мы теперь не видим страж бе­совских? Те
бесы, которые являлись св. Сер­гию, чрезвычайно напоминали людей; но разве
мало в наши дни людей, которые до ужаса напоминают бесов? И разве
молитвен­ники в монастырских обителях не слышат от них приблизительно тех же
слов, какие слы­шал некогда преподобный Сергий. Это все то же "стадо
бесчислено", твердящее на раз­ные голоса: "уйди, уйди из места сего. Чего
ищешь в этой пустыне ? Ужели ты не боишь­ся умереть с голоду, либо от зверей
или от разбойников и душегубцев?" Только вне­шний вид у этих искусителей
изменился. Св. Сергий видел их в остроконечных литовских шапках. Такими
писали их тогда на иконах. Теперь мы видим их в иных одеяниях; но раз­ница
-- в одеянии, а не в сущности. "Бесовс­кие стражи" и теперь все те же, как и
встарь, а "мерзость запустения, стоящая на месте где не должно", сейчас не
лучше, а много хуже, чем в дни святого Сергия. И опять, как в дни татарского
погрома, среди ужасов вражеско­го нашествия со всех сторон несется вопль
отчаяния: спасите, родина погибает.
Вот почему нам стала понятна духовная жизнь поколений, которые пятью с
полови­ной веками раньше выстрадали икону. Ико­на -- явление той самой
благодатной силы, которая некогда спасла Россию. В дни вели­кой разрухи и
опасности преподобный Сер­гий собрал Россию вокруг воздвигнутого им в
пустыне собора Святой Троицы. В похвалу святому преподобному Андрей Рублев
ог­ненными штрихами начертал образ триедин­ства, вокруг которого должна
собраться и объединиться вселенная. С тех пор этот об­раз не переставал
служить хоругвью, вокруг которой собирается Россия в дни великих потрясений
и опасностей. Оно и понятно. От той розни, которая рвет на части народное
целое и грозит гибелью, спасает только та сила, которая звучит в молитвенном
призы­ве: да будут едино как и Мы.
И мы несокрушенно верим: в возрожде­нии этой святой соборности теперь,
как и прежде, спасение России.

1917г.